Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Гамсун, Кнут - Гамсун - Под осенней звездой

Проза и поэзия >> Переводная проза >> Гамсун, Кнут
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Кнут Гамсун. Под осенней звездой

---------------------------------------------------------------

Кнут Гамсун (Педерсен) (1859-1952), лауреат Нобелевской премии 1920

года.

Источник: Кнут Гамсун, Избранные произведения в 2-х томах, том второй,

изд-во "Художественная литература", Москва, 1970. Перевод с норвежского В.

Хинкиса.

OCR и вычитка: Александр Белоусенко (belousenko@yahoo.com), 22 марта

2002.

---------------------------------------------------------------



     Под осенней звездой


     Роман
I


     Вчера море было гладким, как зеркало, и сегодня оно снова как зеркало. На острове бабье лето, теплынь,- такая вокруг теплынь и благодать! - но солнца нет.

     Многие годы мне был неведом этот покой, быть может, двадцать или тридцать лет, а быть может, я знал его лишь в прежней своей жизни. Но я чувствую, что некогда уже изведал это чувство покоя, оттого и брожу здесь, и напеваю, и блаженствую, и радуюсь каждому камешку, каждой травинке, и они тоже радуются мне. Они - мои друзья.

     Я иду едва приметной лесной тропкой, и сердце мое трепещет от чудесного восторга. Мне вспоминается пустынный каспийский берег, где я стоял когда-то. Все там было совсем как здесь, море лежало неподвижное, мрачное, свинцово-серое. Я иду по лесу, и слезы радости туманят мне глаза, и я повторяю снова и снова: "Господи, дай мне когда-нибудь еще вернуться сюда!"

     Словно я уже там бывал.

     Но как знать, вдруг я попал туда из иного времени и из иного мира, где был тот же лес и те же тропки. И я был цветком в том лесу или жуком, которому так привольно жить в ветвях акации.

     И теперь я здесь. Быть может, я птицей прилетел из дальних краев. Или косточкой в каком-нибудь из диковинных плодов был привезен торговцем из Персии...

     И вот я вдали от городской суеты, и толчеи, и газет, и многолюдства, я убежал оттуда, потому что меня опять потянуло в глушь и тишину. "Увидишь, здесь тебе будет хорошо",- думаю я, исполненный этой благой надежды. Ах, такое уже не раз бывало со мной, я бежал из города и возвращался туда. И бежал снова.

     Но теперь я решился твердо - и обрету покой, чего бы это ни стоило. Живу я покамест у старухи Гунхильды, в ее ветхой лачуге.

     Рябины в лесу унизаны алыми ягодами, тяжелые гроздья обрываются и с глухим стуком падают на землю. Рябины сами снимают с себя урожай и сами себя сеют, расточая свое невиданное изобилие из года в год; на каждом дереве я насчитываю больше трех сотен гроздьев. А вокруг, по пригоркам, еще стоят цветы, они отжили свое, но упрямо не хотят умирать.

     Но ведь старуха Гунхильда тоже отжила свое, а она и не думает умирать! Поглядеть на нее, так смерть над ней словно и не властна. В пору отлива, когда рыбаки смолят сети или красят лодки, старуха Гунхильда подходит к ним, и, хотя глаза ее совсем потухли, торговаться она умеет не хуже заправских перекупщиков.

     - В какой цене нынче макрель? - спрашивает она.

     - В той же, что и вчера,- отвечают ей.

     - Ну и подавитесь своей макрелью! - Гунхильда поворачивает назад.

     Но рыбаки прекрасно знают, что Гунхильда не шутит, она уже не раз уходила от них прямой дорогой в свою лачугу, даже не оглянувшись. "Эй, обожди-ка!" - окликают они ее и сулят сегодня накинуть седьмую макрель в придачу к полдюжине, по старой дружбе.

     И Гунхильда берет рыбу...

     На веревках сушатся красные юбки, синие рубахи и исподнее белье невиданной толщины; все это прядут и ткут на острове старухи, которые доживают здесь свой век. А рядом висят тонкие блузки без рукавов, в таких тотчас посинеешь от холода, и шерстяные кофточки, которые растягиваются, как резинка.

     Откуда взялись тут эти диковинки? Их привезли из города дочки здешних жителей, молоденькие девчонки, которые побывали там в услужении. Если их стирать пореже и с осторожностью, они целый месяц будут как новехонькие! А когда прохудятся, сквозь дыры так соблазнительно просвечивает тело.

     Но уж у старухи Гунхильды башмаки добротные, без обмана. Время от времени она отдает их одному рыбаку, такому же старому и суровому, как она сама и он смазывает их от подметок до самого верха особой мазью, которую никакая вода не проймет. Я видел, как варится эта мазь, в нее входят сало, деготь и смола.

     Вчера в пору отлива я бродил по берегу и среди щепок, ракушек и камней нашел осколок зеркала. Как он сюда попал, не знаю; но есть в этом что-то странное и непостижимое. Не мог же какой-нибудь рыбак подплыть сюда, положить его на берег и уехать! Я не тронул его - это был осколок обыкновенного зеркального стекла, тусклого и толстого, какое вставляли некогда в окна трамвайных вагонов. В тe врeмена даже зеленое бутылочное стекло было редкостью - благословенная старина, когда хоть что-то было редкостью!

     С южной оконечности острова, от рыбачьих хижин, тянет дымом. Уже вечер, хозяйки варят кашу. А сразу же после ужина уважающие себя люди лягут спать, чтобы встать чуть свет. Только легкомысленные юнцы шатаются от порога к порогу и без толку тратят время, не разумея собственной пользы.
II


     Сегодня утром на лодке приплыл человек, который подрядился выкрасить лачугу Гунхильды. Но Гунхильда, совсем дряхлая и разбитая ревматизмом, попросила его сперва наколоть впрок дров для кухонной плиты. Я сам не раз предлагал ей это; но она забрала себе в голову, что я слишком хорошо одет, и ни за что не хотела дать мне топор.

     Приезжий маляр - коренастый, рыжеволосый, гладко выбритый. Я стою у окна и гляжу, как он управляется с работой. Приметив, что он бормочет себе под нос какие-то слова, я тихонько выхожу за дверь и прислушиваюсь. Когда он промахнется, то помалкивает, а когда попадает себе по коленке, злится и чертыхается: "А черт, будь ты неладен",- но тотчас озирается и делает вид, будто просто напевает что-то.

     Этого маляра я знаю. Только никакой он не маляр, он мой приятель Гринхусен, мы с ним вместе работали в Скрейе на прокладке дороги.

     Я подхожу к нему, напоминаю об этом и завожу разговор.

     Много лет прошло с тех пор, как мы с Гринхусеном строили дорогу, то было в дни нашей ранней молодости, мы ходили тогда в рваных башмаках и ели что придется, когда у нас заводилось хоть сколько-нибудь денег. А если после этого кое-что оставалось в кармане, мы устраивали настоящий пир и всю субботнюю ночь танцевали с девчонками, к нам сходились другие рабочие, и мы выпивали столько кофе, что хозяйка оставалась в немалом барыше. А потом мы, не унывая, усердно работали всю неделю, до следующей субботы. Перед рыжим Гринхусеном ни одна девчонка не могла устоять.

     Помнит ли он те времена, когда мы работали вместе?

     Он пристально глядит на меня и молчит, но мало-помалу я заставляю его припомнить все.

     Да, он помнит Скрейю...

     - А помнишь Андреса Фила и Спираль? А Петру помнишь?

     - Это которую же?

     - Ну Петру. Ведь у вас с ней была любовь.

     - Да, конечно, помню. Мы потом долго не расставались.

     И Гринхусен снова берется за топор.

     - Значит, вы долго не расставались?

     - Ну да. Иначе нельзя было. А ты, я вижу, теперь важная птица.

     - С чего ты взял? Это потому, что я так одет? А у тебя разве нет праздничного платья?

     - Сколько ты за него отдал?

     - Уж не помню, кажется, не слишком много, но вот сколько, право слово, не скажу.

     Гринхусен смотрит на меня с удивлением и смеется.

     - Не помнишь, сколько отдал? - Он вдруг становится серьезен, качает головой и говорит.- Ну нет, это невозможное дело. Вот что значит быть человеком со средствами.

     Выходит старуха Гунхильда и, видя, что мы болтаем возле колоды, велит Гринхусену начинать красить.

     - Стало быть, теперь ты взялся малярничать,- говорю я.

     Гринхусен не отвечает, и я понимаю, что сболтнул лишнее.
III


     Час-другой он орудует кистью, и вот уже северная стена лачуги, обращенная к морю, сверкает свежей краской. В полдень, когда наступает час отдыха, я подношу Гринхусену стаканчик, а потом мы ложимся на землю, покуриваем и болтаем.

     - Вот ты говоришь, я взялся малярничать. Нет, какой из меня маляр,- объясняет он.- Но если меня кто подрядит выкрасить дом, отчего не выкрасить, это можно. Если меня кто подрядит, я всякую работу сделаю, отчего ж. А водка у тебя забористая.

     Жена Гринхусена живет с двумя детьми в миле от острова, и каждую субботу он ездит к ним; а две старшие дочери уже взрослые, одна вышла замуж, и Гринхусен стал дедушкой. Когда он дважды выкрасит лачугу Гунхильды, то уйдет к пастору рыть колодец; в здешних краях всегда найдется работа. А когда наступит зима и земля промерзнет, он пойдет в лесорубы или просто будет бездельничать, дожидаясь, покуда подвернется какое-нибудь дело. Семьей он не слишком обременен и заработает себе на пропитание не сегодня, так завтра.

     - По-настоящему надо бы мне купить инструмент для каменной кладки,- сказал Гринхусен.

     - Значит, ты еще и каменщик?

     - Ну нет, этого нельзя сказать. Но колодец ведь надо выложить камнем, как полагается...

     Я, по своему обыкновению, иду бродить по острову и думаю о всякой всячине. Покой, покой, от каждого дерева веет на меня блаженным покоем. Птичек уже почти не видать, только вороны бесшумно порхают с места на место. Да тяжелые гроздья рябины падают и тонут во мху,

     Быть может, прав Гринхусен, не сегодня, так завтра человек может заработать себе на пропитание. Вот уж две недели я не читаю газет, и ничего не случилось, я жив-здоров, и на душе у меня много спокойней, я напеваю, брожу с непокрытой головой, гляжу вечерами на звездное небо.

     Восемнадцать лет я прожил в городе, и если вилка в кафе казалась мне недостаточно чистой, я требовал другую, а здесь, у Гунхильды, мне такое и в голову не придет! "Вот погляди,- говорю я себе,- когда Гринхусен раскуривает трубку, он держит спичку, покуда она не догорит почти вся, и его грубые пальцы не чувствуют ожога". А еще я заметил, что когда по руке у него ползет муха, он не сгоняет ее, и, может, даже вовсе не замечает. Вот так всегда нужно не замечать мух...

     Вечером Гринхусен садится в лодку и уезжает. Начинается отлив, я брожу по берегу, напеваю, швыряю камешки в воду и выуживаю из воды щепки. Небо все в звездах, светит луна. Вскоре Гринхусен возвращается, в лодке у него полный набор инструментов. "Наверное, украл где-нибудь",- думаю я. Мы взваливаем инструменты на плечи, уносим их и прячем в лесу.

     Уже поздно, и мы расходимся по домам.

     На следующий день лачуга выкрашена; но Гринхусен, чтобы полностью отработать поденную плату, уходит до шести часов в лес за дровами. Я беру лодку Гунхильды и отправляюсь рыбачить, чтобы мне не пришлось с ним прощаться. Я ничего не поймал, но весь продрог и поминутно поглядываю на часы. Около семи я решаю: "Наверное, он уже уехал",- и гребу обратно. Гринхусен уже на дальнем берегу, он кричит и машет мне рукой.

     У меня становится тепло на душе, я словно слышу зов юности и вспоминаю Скрейю, а ведь с тех пор целая жизнь прошла.

     Я подгребаю к нему и спрашиваю:

     - Ты станешь рыть колодец один?

     - Нет, мне нужен подручный.

     - Возьми меня! - говорю я.- Обожди, я только съезжу уплатить хозяйке.

     Когда я уже на полпути к острову, Гринхусен кричит:

     - Брось!.. Ночь уже скоро. Да и не пошутил ли ты часом?

     - Говорю тебе, обожди минутку. Я сейчас.

     И Гринхусен остается ждать на берегу. Наверное, он вспомнил, что у меня еще осталась в бутылке забористая водка.
IV


     В усадьбу пастора мы приходим в субботу. Гринхусен долго раздумывал, но все же взял меня в подручные, я купил припасы и рабочую одежду, теперь на мне блуза и высокие сапоги. Я свободен, никто здесь меня не знает, я выучился ходить широким, твердым шaгoм, а внешность у меня всегда была вполне рабочая - и лицо и руки. Жить мы будем в усадьбе, а стряпать можно в пивоварне.

     Мы начали копать колодец.

     Я хорошо справлялся с работой, и Гринхусен остался мной доволен.

     - Увидишь, из тебя выйдет толк, - сказал он.

     Через несколько времени к нам подошел пастор, и мы поздоровались. Это был пожилой, приветливый человек, говорил он негромко и рассудительно; вокруг глаз у него сеткой разбегались бесчисленные морщинки, оттого, что он всегда ласково улыбался. Он извинился, что отрывает нас от дела, но куры без конца залезают в сад, так что придется сперва поправить забор.

     Гринхусен согласился заняться этим.

     Когда мы взялись чинить поваленный забор, из дома вышла девушка и стала смотреть, как мы работаем. Мы поклонились ей, и я заметил, что она недурна собой. Вслед за ней вышел подросток, остановился подле забора и сразу же засыпал нас вопросами. Оказалось, что они с девушкой брат и сестра. Они стояли, глядя на нас, и мне так славно было работать с ними рядом.

     Наступил вечер. Гринхусен отправился домой, а я остался в усадьбе. Ночевал я на сеновале.

     На другой день было воскресенье. Из скромности я не решился вырядиться в городское платье, но еще с вечера старательно почистил свою блузу, а когда наступило теплое воскресное утро, пошел к пасторскому дому. Я перебросился словечком с работниками, пошутил со служанками; а когда зазвонил церковный колокол, испросил разрешения воспользоваться молитвенником, и пасторский сын вынес его мне. У самого рослого из батраков я взял куртку, которая все-таки оказалась мне тесна, но я кое-как натянул ее на себя, сняв блузу и фуфайку. А потом я пошел в церковь.

     Душевный покой, который я обрел на острове, было легко возмутить; когда зазвучал орган, я растрогался и едва не заплакал. "Не смей распускаться, у тебя просто нервы не в порядке", - сказал я себе. Отойдя в дальний угол, я постарался, как мог, скрыть свое волнение. И был рад, когда служба кончилась.

     Я сварил себе мяса на обед, а потом меня пригласили на кухню пить кофе. Когда я там сидел, вошла давешняя девушка, я встал, поздоровался, и она ответила на мой поклон. Она была прекрасна, потому что юность всегда прекрасна, и у нее были такие красивые руки. Вставая из-за стола, я совсем забылся и сказал:

     - Спасибо вам, прекрасная фрекен, вы были так добры!

     Она поглядела на меня с удивлением, нахмурила брови и густо покраснела. Потом все же справилась с собой и поспешно вышла из кухни. Такая юная, совсем еще девочка...

     А я хорош, нечего сказать!

     Проклиная себя, я побрел в лес, подальше от людских глаз. Вот дурак, вот наглец, не мог придержать язык. Пошлый болтун!

     Пасторская усадьба стояла на лесистом склоне, а плоская вершина холма была расчищена под пашню. Мне пришло в голову, что хорошо бы колодец выкопать наверху и проложить к дому водопровод. Я прикинул высоту холма и решил, что уклон вполне достаточен; возвращаясь домой, я измерил расстояние шагами, получилось примерно двести пятьдесят футов.

     Впрочем, что мне до этого колодца? Довольно глупостей, знай свое место, а то опять сунешься куда не просят и сболтнешь лишнее!
V


     В понедельник утром вернулся Гринхусен, и мы стали копать колодец. Старик пастор снова вышел к нам и попросил врыть столб у дороги в церковь. Столб стоял там и раньше, на нем вывешивались всякие объявления, но его повалило ветром.

     Мы врыли новый столб, употребив все старания, чтобы он стоял ровно, а сверху приладили цинковый колпак от дождя.

     Пока я приколачивал колпак, Гринхусен сказал пастору, что столб можно выкрасить красной краской; у него были остатки краски, которой он красил лачугу Гунхильды. Но пастор предпочитал белый цвет, а Гринхусен так глупо настаивал, пришлось мне самому сказать, что белые бумажки будут лучше видны на красном столбе. Пастор улыбнулся, и бесчисленные морщинки разбежались у него вокруг глаз.

     - Что ж, пожалуй, ты прав, - сказал он.

     О большем я и не мечтал: его улыбка и похвала польстили мне, и я был счастлив.

     Пришла пасторская дочка и завела с Гринхусеном разговор, ей хотелось знать, что за кардинала в красной мантии он здесь поставил. А меня она словно не замечала и даже не ответила, когда я поклонился.

     За обедом я с трудом скрывал отвращение. И вовсе не из-за плохого кушанья, - просто у Гринхусена была отвратительная манера есть суп, и губы у него лоснились от жира. "Воображаю, что будет, когда он примется за кашу!" - подумал я нервно.

     После обеда Гринхусен растянулся на скамье, предвкушая отдых после сытной еды, и тут я, не выдержав, крикнул ему:

     -- Слушай, ты бы хоть рот утер!

     Он поглядел на меня, утерся, потом поглядел на свою ладонь.

     - Рот? - переспросил он.

     Я поспешил сгладить неприятное впечатление от своих слов и пошутил:

     - Ха-ха-ха! Ты попался на удочку, Гринхусен!

     Но я был недоволен собой и поспешил выйти из пивоварни.

     "Ладно, пускай, - подумал я, - а все равно этой молодой красотке придется отвечать на мои поклоны. Скоро она увидит, на что я способен". Ведь я уже обдумал во всех подробностях, как провести от колодца водопровод. У меня не было снаряда, чтобы определить уклон холма, и я принялся мастерить его своими руками. Я изготовил деревянную трубку, приделал к ее концам два обыкновенных ламповых стекла, заполнил их водой и замазал глиной.

     У пастора то и дело находилась всякая мелкая работа: выяснилось, что надо то поправить каменную лестницу, то укрепить фундамент; а там приспела пора возить с поля хлеб, и пришлось чинить прогнивший мостик у амбара. Пастор любил порядок, а нам было все равно, что делать, так как платил он поденно. Но Гринхусен с каждым днем все больше меня раздражал.

     Он резал хлеб сальным ножом, прижимая буханку к груди, и беспрерывно облизывал лезвие, а я не мог этого видеть; к тому же мылся он только по воскресеньям, а всю неделю ходил грязный. Утром и вечером на его длинном носу обычно висела блестящая капля. А какие у него были ногти! А уши - ужас, да и только.

     Но, увы, я сам был выскочкой и хорошим манерам выучился в кафе. Часто я не мог удержаться, ругал своего товарища за нечистоплотность, отчего между нами возникла неприязнь, и я чувствовал, что скоро нам придется расстаться. Мы едва разговаривали друг с другом.

     Колодец до сих пор не вырыт. Наступило воскресенье, и Гринхусен отправился домой.

     Мои снаряд был уже готов, я залез на крышу и установил его там. Оказалось, что отметка, соответствующая высоте крыши, на много метров ниже вершины холма. Отлично. Если даже принять в расчет, что уровень воды в колодце окажется на целый метр ниже, напор все равно будет достаточен.

     Я увидел с крыши пасторского сына. Его зовут Харальд Мельцер. Что я делаю там, на крыше? Измеряю уклон холма? А для чего? Зачем мне понадобилось это знать? А можно и ему попробовать?

     Я отыскал веревку метров в десять длиной и измерил холм от подошвы до вершины, а Харальд мне помогал. Потом мы снова спустились в усадьбу, я пошел к пастору и рассказал ему о своих планах.
VI


     Пастор дал мне высказаться до конца и слушал со вниманием.

     - Вот что я на это скажу,- заметил он с улыбкой.- Положим, ты прав. Но ведь это будет стоить недешево. А что мы выгадаем?

     - До места, где мы начали копать, семьдесят шагов. А ведь служанкам придется ходить к колодцу во всякую погоду, зимой и летом.

     - Так-то оно так. Но ведь на это нужно целое состояние.

     - Если не считать колодца, который вам все равно необходим, весь водопровод, считая трубы и работу, обойдется не дороже двухсот крон, - сказал я.

     Пастор удивился.

     - Не больше?

     - Нет.

     Я всякий раз многозначительно медлил перед тем как ответить, словно от природы был рассудительным, таким и родился на свет; на самом же деле я давным-давно все обдумал.

     - Конечно, это было бы очень удобно, - сказал пастор раздумчиво. - Кроме всего прочего, от бочки с водой на кухне всегда сырость.

     - И к тому же воду еще приходится таскать в жилые комнаты.

     - Ну, тут уж ничего не поделаешь. Жилые комнаты наверху.

     - А мы и наверх проведем трубы.

     - В самом деле? На второй этаж? А напора хватит?

     Я дольше прежнего помедлил с ответом, глубокомысленно раздумывая.

     - Полагаю, что можно сказать с полной уверенностью: напора хватит в избытке до самого верха, - изрек я.

     - Значит, ты так полагаешь? - воскликнул пастор.- Ну, тогда пойдем, посмотрим, где ты намерен копать колодец.

     Мы поднялись на холм втроем, пастор, Харальд и я. Я дал пастору взглянуть в мою трубу, и он убедился, что напора хватит с избытком.

     - Надо будет мне посоветоваться с твоим товарищем, - сказал он.

     Тут я, чтобы умалить достоинства Гринхусена, заявил:

     -- Нет, он в этом ничего не смыслит.

     Пастор посмотрел на меня.

     -- Ты так думаешь? - сказал он.

     Мы спустились с холма. Пастор говорил, словно размышлял вслух:

     - Конечно, ты прав, всю зиму приходится таскать воду. И лето тоже. Я посоветуюсь с домашними. И он ушел в дом.

     А минут через десять меня позвали к крыльцу, где собралось все пасторское семейство.

     - Так это ты берешься сделать нам водопровод? - ласково спросила меня жена пастора.

     Я снял шапку, вежливо и с достоинством поклонился, а пастор подтвердил: да, это он самый.

     Пасторская дочка поглядела на меня с любопытством и сразу же принялась болтать с Харальдом о каких-то пустяках. А хозяйка продолжала расспрашивать: неужели водопровод будет совсем как в городе, стоит только открыть кран, и сразу потечет вода? И на втором этаже тоже? Всего за двести крон? Ну, в таком случае и думать нечего, сказала она мужу.

     - Ты так полагаешь? Что ж, поднимемся все вместе на холм и посмотрим.

     Мы поднялись на холм, я навел трубу и дал всем поглядеть.

     -- Да ведь это замечательно! - сказала хозяйка.

     А дочка промолчала.

     Пастор спросил:

     - Но есть ли здесь вода?

     Я с важностью ответил, что сказать наверняка трудно, но налицо благоприятные признаки.

     - Какие же? - спросила хозяйка.

     - Во первых, состав почвы. Кроме того, здесь растет ивняк и ольшаник. А ива любит влагу. Пастор кивнул и сказал:

     - Видишь, Мария, этот человек знает свое дело.

     По дороге домой хозяйке вдруг взбрело в голову, что она сможет рассчитать одну служанку, когда будет водопровод. Чтобы она не передумала, я согласился.

     - Конечно, в особенности на летнее время. Ведь сад можно поливать из кишки, если протянуть ее чере.з подвальное окошко.

     - Да ведь это же просто чудо! - воскликнула она.

     Я удержался и не предложил провести заодно воду на скотный двор. А между тем я давно уже рассчитал, что если вырыть колодец вдвое больше и сделать отводную трубу, скотнице будет такое же облегчение, как и кухарке. Но зато и расходы вырастут чуть не вдвое. Нет, затевать такое большое дело было бы неразумно.

     Но так или иначе приходилось ждать возвращения Гринхусена. Пастор сказал, что пойдет прилечь.
VII


     Нужно было подготовить Гринхусена к тому, что мы станем копать колодец на холме; я хотел отвести от себя подозрения и сказал, что это сам пастор все затеял, а я только согласился с ним. Гринхусен обрадовался, он сразу сообразил, что тут непочатый край работы, ведь придется рыть еще канавы для труб.

     А в понедельник утром пастор, к моему торжеству, спросил Гринхусена как бы невзначай:

     - Мы тут с твоим товарищем решили, что колодец надо выкопать на холме, а потом проложить оттуда трубы к дому. Что ты думаешь о нашей затее?

     И Гринхусен вполне одобрил эту мысль.

     Но когда мы все обсудили и втроем осмотрели место, где предстояло вырыть колодец, Гринхусен заподозрил, что тут без меня не обошлось, и заявил, что трубы надо класть гораздо глубже, иначе зимой они замерзнут...

     - На метр тридцать, - перебил я его.

     - ...и это обойдется очень дорого.

     - А твой товарищ говорит, что не больше двухсот крон, - заметил пастор.

     Гринхусен не умел даже считать как следует и сказал только:

     -- Что ж, двести крон - тоже деньги.

     Я возразил на это:

     - Зато когда пастор захочет переехать, ему при расчете придется уплатить меньше за аренду хутора.

     Пастор вздрогнул.

     - При расчете? Но я не собираюсь никуда переезжать.

     -- В таком случае да послужит вам этот водопровод верой и правдой всю вашу долгую жизнь, - сказал я.

     Пастор пристально посмотрел на меня и спросил:

     -- Как тебя зовут?

     -- Кнут Педерсен.

     -- А родом ты откуда?

     - Из Нурланна.

     Я сразу сообразил, почему он меня расспрашивает, и решил не выражаться более таким высокопарным языком, который я позаимствовал из романов.

     Но так или иначе, решено было провести от колодца водопровод, и мы принялись за дело...

     Теперь скучать было некогда. Поначалу я очень беспокоился, есть ли вода в том месте, где мы копаем, и плохо спал по ночам; но беспокойство оказалось напрасным, и вскоре я весь ушел в работу. Воды было много; через несколько дней нам уже приходилось по утрам вычерпывать ее ушатами. Почва на дне была глинистая, и мы вылезали оттуда перепачканные с головы до ног.

     Через неделю мы начали обтесывать камни для кладки стен; этому делу мы научились в Скрейе. Еще через неделю мы добрались до нужной глубины. Вода быстро прибывала, и нам пришлось поторопиться с кладкой, иначе стены могли рухнуть и завалить нас. Hеделя проходила за неделей, мы копали, тесали камень и уже приступили к кладке. Колодец получился глубокий, работа спорилась; пастор был доволен. Понемногу мои отношения с Гринхусеном наладились, - когда он убедился, что у меня нет желания получать больше, чем причитается хорошему подручному, хотя, по сути дела, всем руководил я, он тоже пошел на уступки и ел уже не так неряшливо. Лучшего мне и желать не приходилось, я твердо решил, что теперь уж меня в город ничем не заманишь!

     Вечерами я шел в лес или бродил по кладбищу, читал надгробные надписи и думал о всякой всячине. Мне давно уже взбрела на ум нелепая выдумка, маленькая смешная причуда. Однажды мне попался красивый березовый корень, и я решил вырезать из него трубку наподобие сжатого кулака; большой палец должен был служить крышкой, и мне хотелось приделать к нему ноготь, чтобы он был совсем как настоящий. А на безымянный палец я решил надеть золотое кольцо.

     Голова моя была занята этими пустяками, и дурные мысли не тревожили меня. Мне незачем было больше спешить, я спокойно мечтал по вечерам и чувствовал себя хозяином своего времени. Ах, если б можно было вновь обрести благоговение перед святостью церкви и страх перед мертвецами; когда-то, давным-давно, я изведал это таинственное чувство, такое глубокое и непостижимое, и хотел испытать его снова. Вот найду ноготь, а из могилы вдруг прозвучит голос: "Это мое!" И тогда я в ужасе брошу все и убегу со всех ног.

     - Как жутко скрипит флюгер на церкви, - говорил иногда Гринхусен.

     - Боишься?

     - Не то чтобы боюсь, но иной раз дрожь пробирает, как вспомнишь, что кладбище рядом.

     Счастливец Гринхусен!

     Как-то раз Харальд вызвался научить меня сажать деревья и кусты. Я этого не умел, потому что в мое время ничему такому в школе не учили; но я быстро стал делать успехи и теперь каждое воскресенье возился в саду. Сам я, в свою очередь, обучил Харальда кое-чему такому, что могло быть полезно мальчику в его возрасте, и мы с ним стали друзьями.
VIII


     Все было бы хорошо, если б я не влюбился в пасторскую дочку; это чувство с каждым днем все сильнее овладевает мною. Зовут ее Элишеба, иначе - Элисабет. Я не назвал бы ее красавицей, но розовые губки и голубые, наивные глаза прелестны. Элишеба, Элисабет, ты едва расцвела и смотришь на мир широко раскрытыми глазами. Однажды вечером я видел, как ты разговаривала с Эриком, молодым парнем, что работает на соседнем хуторе, и столько чудесной нежности было в твоих глазах...

     А вот Гринхусен хоть бы что. В молодости ни одна девушка не могла перед ним устоять, и до сих пор он, по привычке, ходит молодцом, лихо заломив шапку. Но прыти у него, само собой, поубавилось: таков закон природы. Ну, а если кто противится закону природы, что его ждет? Как на грех, подвернулась мне эта крошка Элисабет, к тому же никакая она не крошка, а рослая и статная, в мать. И грудь у нее такая же высокая...

     С того первого воскресенья, когда я получил приглашение выпить кофе, меня больше не звали на кухню, да я и сам не хотел и старался избежать этого. Меня мучил стыд. Но однажды пришла служанка и передала мне, что нельзя всякое воскресенье удирать в лес, пожалуйте пить кофе. Так велит госпожа.

     Что ж, ладно.

     Надеть ли городское платье? Конечно, не плохо бы показать этой фрекен, что я по собственной воле покинул город и надел блузу, хотя у меня золотые руки, и я могу провести водопровод. Но когда я нарядился, то сам понял, что рабочая блуза мне куда больше к лицу,- скинул городское платье и спрятал в мешок.

     Но на кухне меня ждала вовсе не фрекен, а жена пастора. Она положила под мою чашку белоснежную салфетку и долго болтала со мной.

     - Знаете, фокус, которому вы научили моего сына, обходится недешево, - сказала она со смехом. - Мальчик уже извел с полдюжины яиц.

     Фокус состоял и том, чтобы поместить очищенное крутое яйцо в графин с узким горлышком, разредив в нем воздух. Это было едва ли не единственное, что я знал из физики.

    

... ... ...
Продолжение "Под осенней звездой" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Под осенней звездой
показать все


Анекдот 
Терминатор 4: Йа машинго!
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100