Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Фантастические романы и повести - Дюран - Джелли Дюран. Раб

Фантастика >> Зарубежная фантастика россыпью >> Фантастические романы и повести
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Джелли Дюран. Раб

Талант - религия, требующая постоянных

жертвоприношений. Если один его адепт

отрекается, его место на костре занимает

другой. А слава, эта неверная

возлюбленная, с улыбкой зажигает факел,

становясь палачом.

Талант сжигает жизнь человека, чтобы

человечество продолжало жить... Спасибо

тем фанатикам, огонь таланта которых

осветил жизненный путь многим и многим

другим людям.



    На поверхности воды в выложенном каменными плитами бассейне играли веселые солнечные блики. Бассейн был разделен сетью на две части; в глубокой части плескались старшие дети царя Керха, умеющие плавать, в мелкой резвились малыши. На краю бассейна разлеглись две большие мохнатые собаки, специально обученные для спасения тонущих. Дети часто забываются, играя, и могут не заметить, как гибнет братик или сестричка. Собаки - нет.

    Им было жарко, они высунули розовые влажные языки, но бдительности не теряли, готовые в любой момент броситься в воду. Им не нужна была команда, собак приучили вытаскивать из воды человека, как только он начинал барахтаться.

    Собаки приглядывали за старшими детьми, а в мелкой части бассейна по пояс в теплой, прогретой солнцем воде стоял Ксантив. Он учил плавать Эвилу, самую младшую дочь царя. Лежа на широкой ладони Ксантива, трехлетняя девочка шлепала ручками и ножками по воде и весело смеялась, когда фонтаны сверкающих брызг обдавали его. Два братика годом и двумя старше не отставали от нее.

    У мощного, немного грузного, обладавшего зычным басом и неукротимым аппетитом ко всему - будь то еда, вино или женщины - царя Керха было девять детей, но лишь самая старшая дочь, царевна Илона, была рождена в законном браке. За те два года, которые Ксантив прожил во дворце, он видел ее всего несколько раз - маленькая хрупкая фигурка, всегда с головой закутанная в тонкие драгоценные покрывала, она почти никогда не выходила во двор, паланкин для прогулок подавали к особой двери из ее покоев. Ей было около семнадцати лет; говорили, что она необыкновенно красива, хотя мало кто видел ее лицо.

    Ее матерью была царевна из маленькой страны, покоренной Керхом в молодости. Через два года после свадебных торжеств она умерла родами, подарив царю двойняшек - мальчика и девочку. Мальчик ненамного пережил свою мать, уйдя вслед за ней через несколько дней, а девочка так и не узнала, что такое хворь. Безутешный Керх дал дочери имя ее матери и совершенно ее избаловал. Он ни в чем ей не отказывал.

    В память об искренне любимой жене он поклялся никогда больше не вступать в брачный союз, но, будучи молодым здоровым мужчиной, он не мог совсем обойтись без женщин. Его ложе делили юные рабыни, от них и родилось еще восемь детишек, начиная от тринадцатилетнего Аврелия и заканчивая трехлетней Эвилой.

    По закону дети рабынь не могли претендовать на корону, но дети царя не могли быть и рабами. По крайней мере, при жизни отца. Они воспитывались, как отпрыски благородных семейств и по достижении зрелых лет либо по смерти царя должны были получить свою долю в наследстве. Все три незаконных дочери царя были обручены с мальчиками из древних родов - их отцы боролись за честь породниться с царем - а сыновья Керха прямо с рождения становились владельцами обширных поместий, которые до их совершеннолетия управлялись надежными людьми. Керх не забывал о том, что этот выводок детишек разобрал по капельке его кровь, и каждый из них - его маленькое продолжение. Он пошел еще дальше в своей заботе: он возвращал свободу женщине, подарившей ему очередного малыша.

    Ксантив любил этих детишек и с удовольствием выполнял свои обязанности няньки и воспитателя. Дети платили ему искренней привязанностью, поверяли ему свои маленькие секреты - Ксантив хранил их, как военную тайну, и никогда не смеялся над детьми. Иногда маленькие отпрыски царя звали Ксантива по ночам, когда им снилось что-то страшное, и он до утра не смыкал глаз, охраняя детский сон.

    Керх терпеть не мог, когда его детям напоминали о том, что их матери когда-то носили рабский ошейник, и тем лучше было его отношение к рабу Ксантиву, который в разговорах с детьми умело избегал щекотливых тем. Но не только Керх выделял его из толпы остальных рабов.

    Рожденный свободным, Ксантив был воспитан в храме Бога войны, настолько грозного, что даже его жрецы не решались вслух произносить его имя. Перешагнув через порог юности, Ксантив стал солдатом и попал в рабство на поле боя... Он сумел не опуститься, не стать скотом в человечьем обличье, нашел в себе силы сохранить гордость и достоинство свободного человека. Узкий бронзовый ошейник с вычурным рельефом он носил с таким видом, будто это было украшение, а не позорное клеймо. Он заставлял с уважением относиться к себе - своим умом, своей невозмутимостью и уверенностью в том, что он человек, а не скот. С ним считались, как если бы он был свободным, и никто не решался окликнуть его - "Эй, раб!" Даже его странное, непривычное для слуха имя все запомнили очень легко...

    Звеня серьгами и задыхаясь, прибежала Олака, молодая рабыня- повариха. От быстрого бега туника сбилась, обнажая пышную красивую грудь и круглые бедра, каштановые волосы растрепались. Старшие мальчики, в которых уже проснулось влечение к женщинам, подплыли ближе к краю бассейна, глядя на нее с нескрываемым интересом. - Женкай потащил купать Толстого Юрама! - выпалила она, возбужденно блестя глазами. - Одеваться! - скомандовал Ксантив.

    С радостным визгом дети повыскакивали из воды. Наспех вытираясь, натягивали одежду, торопливо шнуровали сандалии, собаки суетились около них виляя хвостами. Ксантив, одеваясь, широкой спиной чувствовал горячий взгляд Олаки... Жаль, что он не испытывал вожделения к ней и был вынужден игнорировать все знаки внимания с ее стороны.

    "Купание" было нечастым и н невинным развлечением для обитателей дворца. Связано оно было с давним порядком, заведенным Женкаем - управителем царского поместья.

    Женкай пользовался симпатией рабов; сморщенный, высохший человечек, который не мог обойтись без язвительной брани, он обладал обостренным чувством справедливости. "Люди делятся на три породы: благородные, свободные и рабы", - любил повторять он. Он не считал рабов скотами и никогда не допускал напрасной жестокости. Конечно, надсмотрщики ходили с плетями - как и в любом другом месте - но никто не видел с плетью Женкая.

    Пища для рабов во дворце была очень неплохой - кое-кто из свободных мог позавидовать - одежда была далека от сравнения с лохмотьями. А предметом постоянных придирок Женкая была чистота - он требовал, чтобы рабы во дворце мылись не реже раза в неделю, и даже распорядился выдавать им немного дешевого мыла. "Купание" же ожидало грязнуль.

    Толстый Юрам на самом деле был не толстым. Вечно отекший, апатичный; сначала Ксантив думал, что тот болен, но быстро понял - Юрам опустился. Его одутловатая физиономия наводила уныние на всех; Женкай купил его, потому что тот был прекрасным конюхом, но это качество никак не могло влиять на отношение к нему остальных рабов. Рабы избегали его, в общей комнате, где спал и Ксантив, Юрама быстро прогнали в самый дальний и неудобный угол. К тому же, кроме равнодушия, Юрам отличался потрясающей нечистоплотностью. Он в буквальном смысле слова порос грязью. Рабы с замиранием сердца ждали - ну когда же терпение Женкая лопнет, и Юрама пару раз окунут в речку.

    Они прибежали на берег одними из первых. Ксантив посадил на плечи двоих младших мальчиков, Олака взяла на руки Эвилу, чтобы малышам было лучше видно. Вскоре в клубах пыли показалась процессия - впереди Женкай, за ним трое рабов тащили обвязанного подмышками Толстого Юрама, которого подстегивали плетями двое надсмотрщиков. Юрам, внезапно оживший, упирался поупрямее иного осла, плакал, размазывая слезы по грязному лицу, пытался упасть на колени. Вопли его были слышны издалека. - Не надо! - вопил он. - Я ничего такого не сделал! Не надо меня топить!..

    Шедшие рядом свободные слуги и рабы отвечали громким смехом на каждый вскрик Толстого Юрама. Когда его вывели на обрыв, он завизжал, змеей вывернулся из рук державших его рабов, припустил бежать прочь от берега. Веревка натянулась, он упал, вцепился в жухлую от жары траву, не переставая вопить на самых высоких нотах. Его вновь подтащили к краю, столкнули вниз. Юрам упал, вытолкнув столб воды, тут же вынырнул, все еще отчаянно крича.

    Плача от смеха, Женкай крикнул ему сверху: - Мойся, помесь гиены и навозной мухи! От твоей вони уже лошади беситься начали. Мойся, а то я в самом деле утоплю тебя!

    Ему опустили мыло в ведре; всхлипывая, Толстый Юрам принялся судорожными движениями оттирать грязь, пока Женкай виртуозно издевался над грязнулей. Вскоре он устал, но испытания Юрама на этом не закончились: теперь он стал мишенью для молодых рабынь, будто соревновавшихся в меткости колкостей.

    Ксантив хохотал вместе со всеми. Приученный к чистоте с детства, он никогда не оказывался в положении Юрама, вынужденного публично отмываться и стирать свою одежду, а потому мог по достоинству оценить находчивость и чувство юмора Женкая, придумавшего такой замечательный способ борьбы с грязью.

    Олака прислонилась мягким плечом к Ксантиву, одарила его жарким взглядом. Будто почувствовав это движение, Аврелий повернул голову, гадко ухмыльнулся: - Ксантив, а ты знаешь, что я вчера слышал?

    Ксантив только поднял глаза к небу. Дети, обожавшие "своего" Ксантива, естественно, ревновали его решительно ко всем, и Аврелий явно не собирался сказать ничего хорошего по адресу Олаки. - Ты потом мне это скажешь, ладно? - попробовал урезонить его Ксантив. - Не-ет, ты послушай, - упрямо гнул свое Аврелий. - Я вчера слышал, как Олака плакалась Женкаю! Она ему сказала, что если он не прикажет тебе прийти ночью в ее комнату, то она утопится в этой речке. А он ей ответил, - Аврелий давился от смеха, - он ей сказал, что если она не прекратит топить его в слезах, то он выдаст ее замуж за Толстого Юрама! - он звонко рассмеялся и, показывая пальцем на бултыхавшегося в мутной воде раба, добавил: - И пусть она его моет!

    Щеки Олаки покрылись пурпурным румянцем. Ксантив вздохнул и терпеливо объяснил: - Аврелий, во-первых, чужие разговоры подслушивают только очень дурно воспитанные и очень нехорошие люди. Во-вторых, нельзя смеяться над любовью. Любовь - это святое чувство, которое людям подарили Боги. И они сделали это вовсе не для того, чтобы мальчики вроде тебя посмеивались над этим.

    Найрам, с деланно серьезным лицом, неожиданно прислонился к Аврелию, томно закатил глаза, передразнивая Олаку. Остальные прыснули. Аврелий дал Найраму подзатыльник и сурово сказал: - Ты слышал, что сказал Ксантив? Смеяться над святым - все равно, что смеяться над Богами.

    Найрам обиженно посмотрел на старшего брата, взъерошил волосы на затылке, но ничего не сказал. Яния тоненько и жалобно спросила: - Ксантив, а если ты женишься на Олаке, ты будешь спать только с ней? И не будешь приходить к нам ночью? - Конечно! - ответил Найрам быстрее, чем Ксантив успел открыть рот. - Ведь у тебя нет таких грудей, как у Олаки. Ты даже не знаешь, как надо целоваться по-взрослому. Конечно, он будет спать с ней! - Зато ты все знаешь! - сказал Ксантив, пряча невольную улыбку. - И как целуются "по-взрослому", и что мне нравится в женщинах. Все вызнал! Только, Найрам, мужчины любят женщин совсем не за то, что ты сказал. - А за что? - деловито спросил Найрам. - За их душу. И за то, что они есть рядом с нами. - Вот! - торжествующе выпалила Яния. Подошла к Ксантиву, недовольно отпихнула Олаку, обвила тонкими ручонками его талию. - Я скажу отцу, и он не разрешит тебе жениться на Олаке. Потом я вырасту, и ты женишься на мне. - Нет, Яния, этого не будет, - твердо сказал Ксантив. - Это невозможно. Как говорит Женкай, мы принадлежим к разным породам людей. - Невозможно потому, что ты - раб? Да? А тогда я скажу отцу, и он освободит тебя!

    Ксантив усмехнулся - как у них все по-детски просто. - Яния, а если твои сестренки тоже захотят за меня замуж? - Они еще маленькие, - вполне резонно заметила та. - Но ведь и тебе пока только десять лет. А сестренки быстро вырастут. - А я первая буду большой! - нашлась Яния. - Не первая, - сказал Найрам. - Еще Илона. Она уже большая. - Да, Илона.., - мрачно протянул Аврелий. - Илона - главная во дворце. Она главнее, чем отец. Как она скажет, так и будет. Хорошо, что она не хочет замуж за Ксантива.

    Почему-то при упоминании старшей сестры дети разом погрустнели. - Смотрите, Толстого Юрама вытаскивают, - отвлек их Ксантив.

    Юрам трясся крупной дрожью. Вцепившись в веревку, он с ужасом глядел на оставшуюся внизу воду. - По-моему, он теперь и близко к воде не подойдет, - сказала Олака. - Побоится, что Женкай подойдет сзади и утопит его.

    Будто услышав ее слова, Женкай обернулся. Сверлящий взгляд его маленьких глаз упал на Ксантива, пронзительный голосок перекрыл общий шум: - А, Ксантив! Ты-то мне и нужен. - Я чистый! - смеясь, ответил Ксантив. - В "купании" необходимости нет.

    Он давно привык к тому, что за угрожающим тоном управителя редко скрывалась реальная угроза. - И Аврелий здесь, - сказал Женкай, подойдя ближе. - И я чистый, - в тон Ксантиву ответил Аврелий. - Мы только что плавали, у меня еще волосы мокрые. - Я вижу! Аврелий, а почему ты отказался стричь волосы? Хочешь с длинными кудрями ходить? Или на Ксантива смотришь? Ну так ему положено - он бывший монах. А ты должен стричься.

    Действительно, длинные, до плеч, пепельные волосы Ксантива были его отличием как воспитанника Энканоса. Но откуда об этом стало известно Женкаю? Ведь Ксантив с того момента, как на его шее впервые заклепали рабский ошейник, никому не говорил, кем были его наставники. - Бегом во дворец! Аврелий, тебя хочет видеть царь, а ты, Ксантив, зайдешь в кузницу и там дождешься меня. За детьми Олака присмотрит.

    Найрам хмыкнул, Ксантив сдвинул брови: - И без шалостей! - Ты рассердишься? - спросила Яния. - У-у, и ногами топать буду, - пообещал Ксантив. - Обижусь и не буду ничего интересного рассказывать. - Мы будем смирными, - сказала Яния. - Ты приходи побыстрее, мы будем ждать тебя...

    Ксантив никому бы не мог сказать, как он дорожит общением с этими детьми. Они не видели в нем раба, вещь, которой можно помыкать. Каждое их слово могло быть приказом для него, но то уважение, которым он у них пользовался, ставило все на свои места. Они слушались его беспрекословно, он был их любимым воспитателем, хотя и был рабом. Выше него для них были только отец и Боги...

    Быстрым шагом Ксантив и Аврелий шли по пыльной дороге. Аврелий мало напоминал своего мощного отца; хрупкий и изящный, как девушка, с тонкими выразительными чертами лица, он, тем не менее, в полной мере обладал отцовской силой воли и широтой души. Аврелия не привлекали богатства, он оценивал людей не по положению в обществе, а по качествам их ума и сердца. Он был горд - по-настоящему, когда гордость заставляет человека отказываться от преимуществ, достигнутых предками, всего добиваться только своими силами. Он обладал живым умом и цепким, памятливым взглядом, и он не был злым... Как Ксантиву хотелось сохранить и развить эти достоинства!

    Ему недолго пришлось ожидать Женкая в душной кузнице. Запыхавшийся от быстрой ходьбы, еще более красный, сморщенный и суетливый, чем обычно, управитель прямо с порога крикнул кузнецу: - Эй, ты! Сними с него ошейник, - и тут же строго сверкнул глазами на Ксантива: - А ты не радуйся, это ненадолго.

    Ксантив и не радовался. Ему уже один раз меняли ошейник, и он знал, что это вовсе не является признаком близкого освобождения. Кузнец двумя ловкими движениями сбил заклепки с ошейника, не поцарапав Ксантива, затем разогнул узкую полоску бронзы и отбросил ее в угол. - Новый одеть? - спросил он у Женкая. - Успеешь, - буркнул тот и поманил Ксантива.

    Ксантив вышел во двор, с легким изумлением потирая загорелую шею, на которой осталась полоска белой кожи - след от ошейника. - Что, непривычно без железки? - поддел его управитель. - Я непривычен к ней, а не без нее. Я до смерти не привыкну к рабству. - Ух, ты, свободолюбивый какой, - хихикнул Женкай, но не одернул, сказав что-нибудь типа: "Ничего, и не таких гордых обламывали."

    Это удивило Ксантива. Женкай чуть ли не вприпрыжку привел его к залу, где Керх вершил суд, и Ксантив не смог сохранить невозмутимость: - Меня будут судить, как опаснейшего преступника? Как свободного преступника?

    Он не случайно выделил голосом слово "свободного" - рабов не судили. Во дворце все было просто: приходил Женкай, пронзительным голосом приказывал привязать провинившегося к столбу и высечь, либо отправить в каменоломни. Судили только свободных. Ксантив еще раз потер шею, с которой только что был снят ошейник. - Можно было обойтись без этой церемонии, - удивительно, но без всякого раздражения отозвался Женкай. - Но у царя высокий гость, и только из-за этого была затеяна вся эта шумиха.

    Ксантив не был испуган. Что бы ни затевалось за дверями зала, но его не за что было судить. Поначалу ему доставалось плетью от надзирателей за отсутствие покорности, но у столба его не секли. А с тех пор, как Керх доверил ему воспитание своих детей, никто не смел ударить его. За ним не было провинностей.

    Недоумевая, он вступил в зал. И замер... Ему показалось, что это только сон, что этого не может быть. Невысокий сухой старик, чье узкое лицо с благородными чертами было обрамлено снежно-белыми волосами до плеч, скрепленными узким золотым обручем, в белых одеждах, отделанных символикой Бога войны, по-прежнему величественный... Лакидос, верховный жрец Энканоса и наставник Ксантива.

    Он восседал на троне, мало, чем отличавшимся от царского, по правую руку Керха, - и Лакидос заслуживал эти почести. По положению он был равен многим царям; Энканос не был монархией, но он не подчинялся никому, и с мнением его верховного жреца считалось почти все государи. И именно при Лакидосе Энканос достиг такого могущества. А для Ксантива он был больше, чем наставник - Лакидос заменил ему родителей.

    За спиной жреца стояли двое юношей. Их лица были закрыты шлемами, украшенными золотыми птицами с распростертыми крыльями; поверх коротких белоснежных туник были одеты нагрудники с чеканным гербом Энканоса, к которым были пристегнуты плащи. Налокотники, наколенники, сандалии с высокой шнуровкой, будто сросшиеся с ногами, на широком поясе - два меча, короткий и длинный... Воспитанники. ... Когда-то и Ксантив был таким. Сейчас ему казалось, что это было очень давно, хотя всего пять лет минуло с того момента, как он покинул Храм.

    В Энканосе были суровые порядки, и одним из правил была отчужденность от мира. До двадцати лет воспитанники жили при храме, не имея права общаться с посторонними - чтобы тлетворные веяния не развратили юные неокрепшие души. Храмовые угодья были обнесены высокой стеной, и воспитанники могли покидать храм, только сопровождая жрецов. Но и тогда никто не должен был видеть лица юноши, посвященного Богу войны. Их лица всегда были закрыты крылатыми шлемами.

    Хотя они были юны, но, не видя их лиц, их легко было принять за взрослых мужчин. Они были высокими и широкоплечими, мышцы на груди и животе выдерживали удар задних копыт коня, ноги, сильные и выносливые, позволяли целый день размеренно бежать в полном боевом вооружении. Руками Ксантив мог ухватить за рога взбесившегося быка и сломать ему шею. И только лицо - с нежной белой кожей, с синими, как у его матери глазами, с пепельными вьющимися волосами, подстриженными у плеч - выдавало его возраст. Тем более, что Ксантив не отпустил бороду, даже выйдя за храмовые стены.

    Впервые он вышел за пределы храма в шестнадцать лет, во время городских празднеств. Они шли по улицам, и на них смотрели все. Впереди на колеснице, запряженной рослыми огненно-рыжими конями, ехал Лакидос в праздничном одеянии. За ним на колесницах, влекомых вороными лошадями, следовали двое младших жрецов, держа два древних меча, по преданию принадлежавших Богу войны. И за ними двумя безупречными колоннами шли двадцать лучших воспитанников Энканоса. А возглавляли десятки два неразлучных друга - Ксантив и Арат.

    Они были по-настоящему великолепны. Их мерная поступь у кого-то вызывала трепет и восхищение, у кого-то - острую зависть, у кого-то - уверенность в собственной безопасности. Рядом с такими воинами можно было не опасаться ни разбойников, ни пиратов, а войны обходили Энканос стороной.

    Потом Лакидос отправился путешествовать. Он не любил пышную свиту, многочисленные сопровождающие стесняли его свободу, поэтому охраняли жреца только двое его лучших учеников - Ксантив и Арат. Многие страны они повидали, бывали и в царстве Керха. Как чувствовал тогда Ксантив свою судьбу - изучил язык и обычаи этой страны...

    Керх старался казаться суровым, но лукавый блеск его глаз выдавал его веселое расположение духа. Рядом с ним стоял радостный Аврелий, а по левую руку царя на подлокотник трона опиралась девушка, и отвести взгляд от ее лица Ксантиву удалось лишь ценой невероятных усилий. Так вот какова царевна Илона... Она была настолько прекрасна, что, будь Ксантив самым гениальным художником, он не смог бы передать ее красоту с помощью одних только красок.

    Она была закутана в роскошные покрывала, оставлявшие открытыми лицо - в зале не было нужды прятаться от пыли. Эти ясные зеленые глаза... Сияние изумрудов диадемы над безукоризненной линией бровей - и чистый блеск туго закрученных в узел золотых кос. Она могла бы обойтись и без украшений, сверкание драгоценностей ничего не прибавляло к ее красоте.

    Ксантив был настолько поражен, что на несколько мгновений совсем забыл себя, и даже пробуждение от минутного оцепенения не вернуло ему прежнего спокойствия. Будто порыв сильного ветра ворвался в незакрытую хижину и перевернул все вверх дном - так Илона вошла в душу Ксантива, в свои двадцать пять лет еще не знавшего настоящей любви.

    Женкай нетерпеливо подтолкнул Ксантива, застывшего на пороге, и тем окончательно привел его в чувство. Выйдя на середину зала, Ксантив остановился; писец, сидевший у ног Керха, поднялся, развернул свиток и нудным, утомленным голосом прочитал: - Ксантив задолжал царской казне девяносто монет. С процентами его долг составляет две сотни и десять монет.

    Ксантив остолбенел. Как мог раб задолжать такую сумму? Он уже забыл, как они выглядят, эти монеты... В растерянности он взглянул на Лакидоса, тот едва заметно улыбнулся - одними глазами - и Ксантиву захотелось заплакать, как в детстве. Не случайно во дворце Керха появился Наставник - все переменится в его судьбе. Его осенило: Женкай купил его именно за девяносто монет, и это говорит о том, что Лакидос убедил царя перевести Ксантива из разряда пожизненных рабов в разряд должников...

    У него закружилась голова. Да, все правильно - по уставу Энканоса его жрецы не могли иметь рабов, и Лакидос не мог выкупить Ксантива, чтобы вернуть ему свободу. Но внести "долг" за своего воспитанника устав ему не запрещал. Ксантив боялся поверить в то, что его мечта близка к исполнению. - Ксантив, можешь ли ты сейчас внести долг с процентами? - обратился к нему писец. - Нет, - твердо и весело ответил тот.

    Керх прикрыл ладонью рот, пряча улыбку. Любому понятно, что Ксантив не имеет денег - откуда они появятся у раба? Церемония суда превращалась в комедию.

    Писец, который то ли хорошо владел собой, то ли был начисто лишен чувства юмора, то ли не знал о рабском положении "опасного преступника", тяжело вздохнул и еще более уныло забубнил, близоруко уставившись в свиток: - Закон гласит: должник, неспособный вернуть долг, должен быть обращен в рабство на срок, потребный для возмещения убытков. Если должник рожден в рабстве, то он обращается в рабы до смерти. Если должник имеет хозяина помимо Богов и царя, то есть, находится в рабстве, то долг взыскивается с его хозяина.

    Женкай шагнул вперед и с заметной иронией произнес: - Я свидетельствую, что должник не имеет иных хозяев, кроме Богов и царя Керха.

    Ксантив только сейчас обратил внимание на любопытную деталь: по букве закона личный раб царя имел тот же статус, что и свободный гражданин его страны.

    Негромкий голос Лакидоса был слышен в каждом уголке зала, так четко и уверенно он выговаривал слова чуждого ему языка: - Перед лицом Живущих Вечно Богов и царя Керха я, Лакидос из Энканоса, свидетельствую: Ксантив был рожден свободной матерью от свободного отца. - Закон гласит, - вновь забубнил писец, - если кто-то пожелает внести за должника часть долга, но не более двух третей, то срок рабства будет сокращен на ту часть, какую составит выкуп по сравнению с долгом.

    Лакидос сделал знак одному из воспитанников, тот передал ему увесистый мешочек. Жрец протянул его писцу, тот удалился в угол - пересчитывать монеты.

    Ксантив опустил глаза. Он не ждал этой милости, и ему было стыдно даже думать о такой возможности. Хотя Энканос, заменяя своим воспитанникам родителей, оказал бы им помощь в любой день, Ксантив был слишком горд, чтобы просить о выкупе. Тем более - после предательства Арата... ... Они были друзьями с самого начала. Они были ровесниками, они всегда понимали друг друга с полуслова. Прямой и честный Ксантив прекрасно уживался с хитрым и дипломатичным Аратом. Они дополняли друг друга до единого неделимого целого. Они нисколько не были похожи внешне: белокожий и синеглазый Ксантив напоминал выходца из северных стран, черноглазый смуглый Арат, вероятно, родился в южных горах. Они не знали своей родины - в Энканосе все были равны, родину и родителей им заменил Храм.

    Шестнадцать лет они были вместе. И в ту весну, когда им сравнялось по двадцать лет, они вместе покинули храмовые стены, придя сотниками в царскую армию. Конечно, первое время им пришлось тяжело - они не привыкли к общению, не знали многого, от чего их охраняли строгие храмовые запреты. Особенно тяжело пришлось Арату, не обладавшему нужной душевной стойкостью - той, которая дается лишь вдумчивым отношением к своей жизни, пониманием ее смысла.

    Дни летели, как минуты, все дальше разводя в стороны друзей. Ксантив жил простой жизнью, ничем не отличаясь в своих требованиях от солдат и завоевывая уважение настоящей доблестью, умом и непревзойденным военным мастерством. Царь отметил его заслуги, поставив его над пятью сотнями воинов и доверив ему защиту неспокойных северных границ. Но и Арат не стоял на месте, и он быстро обогнал Ксантива - очаровав дочь вельможи из числа ближайших сподвижников царя. Обручившись с ней, Арат возглавил лучшую тысячу воинов царской армии.

    Нельзя сказать, чтобы Ксантив полностью одобрял поступок друга. Он считал, что Арат воспользовался недостойными методами для достижения высокого положения. Но, подумав, он пришел к выводу, что поддался зависти: ведь Арат был прекрасным воином, рано или поздно он все равно достиг бы этого места, и судьба улыбнулась ему, сделав такой подарок чуть раньше времени.

    Женитьба сильно переменила Арата. Он не расставался с молодой женой, без колебаний принял жезл начальника дворцовой стражи. Он забыл армию, целиком отдавшись плетению интриг. Услышав от Ксантива мягкий упрек в измене идеалам Энканоса, он признался, что никогда не хотел быть воином. Он с детских лет мечтал о жизни близ царя, мечтал быть блестящим, богатым и влиятельным вельможей - таким, каким его сделала женитьба на девушке из древнего рода. За годы, отданные им служению Богу войны, ему надоели дисциплина и жесткий устав. Ему опротивела солдатская жизнь, походы, вечера у костра и ночи на голой земле. Обидно было слышать это от лучшего друга, но Ксантив ничего не сказал. У каждого своя жизнь, свой путь, и каждый живет так, как считает нужным.

    Арат превратился в царедворца, Ксантив остался в любимой им армии. Дружба между ними сохранилась, и благодаря ей Ксантив попал в дом Арата во время празднеств по случаю рождения наследника царя.

    Тяжело было на душе у Ксантива, когда он ехал к другу. Не один раз он пожалел потом, что не послушался внутреннего советчика - голоса сердца. Он всегда считал, что они равны во всем, но не так это было на самом деле. Не было у Арата той мужественности и сердечности, которыми в полной мере обладал Ксантив. И юная жена Арата очень быстро заметила разницу между ними.

    Она жестоко корила себя за ошибку, за то, что предпочла умелого в обращении с женщинами Арата искреннему Ксантиву, за то, что поторопилась с выбором. Поздней ночью в саду она со слезами говорила Ксантиву, что готова бежать с ним на край света, что он ей милее всех, что мыслями она каждую минуту с ним. Что ему было делать? Он не мог ответить ей взаимностью, поддаться на ее уговоры означало предать друга, посягнуть на святая святых его души.

    Он уехал той же ночью. И навсегда потерял друга... Известие о переводе опередило его. Ксантив понял, что Арат вольно или невольно подслушал ночной разговор, и только его интригам он был обязан тем, что случилось вскоре.

    Ему поручили командование семью сотнями новобранцев на самом опасном участке границы. Он принялся спешно обучать солдат, но эти меры запоздали... ...Их было несколько тысяч опытных в завоеваниях солдат против семи сотен молодых ребят, не умеющих держать меч в руках. Ксантив послал гонца в столицу и начал трудное отступление, борясь за каждый шаг.

    Ему так и не пришлось узнать, подоспела ли подмога. Он привык без трепета смотреть в лицо смерти, он без труда гнал от себя мысли, что он слишком молод для гибели, но его ждала участь, в его понимании более худшая. Раненый, он попал в плен. Закованного в цепи и с широким ошейником раба, его бросили в затхлый корабельный трюм...

    

... ... ...
Продолжение "Джелли Дюран. Раб" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Джелли Дюран. Раб
показать все


Анекдот 
- Что нужно повесить на елке, чтобы следующий год стал годом достатка и процветания? - Президента с премьером не пробовали?
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100