Н. А. Добролюбов. Луч света в тёмном царстве
Статья
посвящена драме Островского «Гроза»
В
начале статьи Добролюбов пишет о том, что «Островский обладает глубоким
пониманием русской жизни». Далее он подвергает анализу статьи об Островском
других критиков, пишет о том, что в них «отсутствует прямой взгляд на вещи».
Затем
Добролюбов сравнивает «Грозу» с драматическими канонами: «Предметом драмы
непременно должно быть событие, где мы видим борьбу страсти и долга — с несчастными
последствиями победы страсти или с счастливыми, когда побеждает долг». Также в драме
должно быть единство действия, и она должна быть написана высоким литературным
языком. «Гроза» при этом «не удовлетворяет самой существенной цели драмы —
внушить уважение к нравственному долгу и показать пагубные последствия
увлечения страстью. Катерина, эта преступница, представляется нам в драме не только
не в достаточно мрачном свете, но даже с сиянием мученичества. Она говорит так
хорошо, страдает так жалобно, вокруг нее все так дурно, что вы вооружаетесь
против ее притеснителей и, таким образом, в ее лице оправдываете порок.
Следовательно, драма не выполняет своего высокого назначения. Все действие идет
вяло и медленно, потому что загромождено сценами и лицами, совершенно
ненужными. Наконец и язык, каким говорят действующие лица, превосходит всякое
терпение благовоспитанного человека».
Этот
сравнение с каноном Добролюбов проводит для того, чтобы показать, что подход к произведению
с готовым представлением о том, что должно в нём быть показано, не даёт
истинного понимания. «Что подумать о человеке, который при виде хорошенькой
женщины начинает вдруг резонировать, что у нее стан не таков, как у Венеры
Милосской? Истина не в диалектических тонкостях, а в живой правде того, о чем
рассуждаете. Нельзя сказать, чтоб люди были злы по природе, и потому нельзя
принимать для литературных произведений принципов вроде того, что, например,
порок всегда торжествует, а добродетель наказывается».
«Литератору
до сих пор предоставлена была небольшая роль в этом движении человечества к естественным
началам», — пишет Добролюбов, вслед за чем вспоминает Шекспира, который
«подвинул общее сознание людей на несколько ступеней, на которые до него никто
не поднимался». Далее автор обращается к другим критическим статьям о «Грозе»,
в частности, Аполлона Григорьева, который утверждает, что основная заслуга
Островского — в его «народности». «Но в чем же состоит народность, г. Григорьев
не объясняет, и потому его реплика показалась нам очень забавною».
Затем
Добролюбов приходит к определению пьес Островского в целом как «пьес жизни»:
«Мы хотим сказать, что у него на первом плане является всегда общая обстановка
жизни. Он не карает ни злодея, ни жертву. Вы видите, что их положение
господствует над ними, и вы вините их только в том, что они не выказывают
достаточно энергии для того, чтобы выйти из этого положения. И вот почему мы
никак не решаемся считать ненужными и лишними те лица пьес Островского, которые
не участвуют прямо в интриге. С нашей точки зрения, эти лица столько же
необходимы для пьесы, как и главные: они показывают нам ту обстановку, в которой
совершается действие, рисуют положение, которым определяется смысл деятельности
главных персонажей пьесы».
В
«Грозе» особенно видна необходимость «ненужных» лиц (второстепенных и эпизодических
персонажей). Добролюбов анализирует реплики Феклуши, Глаши, Дикого, Кудряша,
Кулигина и пр. Автор анализирует внутреннее состояние героев «тёмного царства»:
«все как-то неспокойно, нехорошо им. Помимо их, не спросясь их, выросла другая
жизнь, с другими началами, и хотя она еще и не видна хорошенько, но уже
посылает нехорошие видения темному произволу самодуров. И Кабанова очень
серьезно огорчается будущностью старых порядков, с которыми она век изжила. Она
предвидит конец их, старается поддержать их значение, но уже чувствует, что нет
к ним прежнего почтения и что при первой возможности их бросят».
Затем
автор пишет о том, что «Гроза» есть «самое решительное произведение
Островского; взаимные отношения самодурства доведены в ней до самых трагических
последствий; и при всем том большая часть читавших и видевших эту пьесу
соглашается, что в „Грозе“ есть даже что-то освежающее и ободряющее. Это
„что-то“ и есть, по нашему мнению, фон пьесы, указанный нами и обнаруживающий
шаткость и близкий конец самодурства. Затем самый характер Катерины, рисующийся
на этом фоне, тоже веет на нас новою жизнью, которая открывается нам в самой ее
гибели».
Далее
Добролюбов анализирует образ Катерины, воспринимая его как «шаг вперёд во всей
нашей литературе»: «Русская жизнь дошла до того, что почувствовалась
потребность в людях более деятельных и энергичных». Образ Катерины «неуклонно
верен чутью естественной правды и самоотвержен в том смысле, что ему лучше
гибель, нежели жизнь при тех началах, которые ему противны. В этой цельности и гармонии
характера заключается его сила. Вольный воздух и свет, вопреки всем
предосторожностям погибающего самодурства, врываются в келью Катерины, она рвется
к новой жизни, хотя бы пришлось умереть в этом порыве. Что ей смерть? Все равно
— она не считает жизнью и то прозябание, которое выпало ей на долю в семье
Кабановых».
Автор
подробно разбирает мотивы поступков Катерины: «Катерина вовсе не принадлежит к буйным
характерам, недовольным, любящим разрушать. Напротив, это характер по преимуществу
созидающий, любящий, идеальный. Вот почему она старается всё облагородить в своем
воображении. Чувство любви к человеку, потребность нежных наслаждений
естественным образом открылись в молодой женщине». Но это будет не Тихон
Кабанов, который «слишком забит для того, чтобы понять природу эмоций Катерины:
„Не разберу я тебя, Катя, — говорит он ей, — то от тебя слова не добьешься, не то
что ласки, а то так сама лезешь“. Так обыкновенно испорченные натуры судят о натуре
сильной и свежей».
Добролюбов
приходит к выводу, что в образе Катерины Островский воплотил великую народную
идею: «в других творениях нашей литературы сильные характеры похожи на фонтанчики,
зависящие от постороннего механизма. Катерина же как большая река: ровное дно,
хорошее — она течет спокойно, камни большие встретились — она через них
перескакивает, обрыв — льется каскадом, запружают ее — она бушует и прорывается
в другом месте. Не потому бурлит она, чтобы воде вдруг захотелось пошуметь или рассердиться
на препятствия, а просто потому, что это ей необходимо для выполнения её
естественных требований — для дальнейшего течения».
Анализируя
действия Катерины, автор пишет о том, что считает возможным побег Катерины и Бориса
как наилучшее решение. Катерина готова бежать, но здесь выплывает ещё одна
проблема — материальная зависимость Бориса от его дяди Дикого. «Мы сказали выше
несколько слов о Тихоне; Борис — такой же, в сущности, только образованный».
В
конце пьесы «нам отрадно видеть избавление Катерины — хоть через смерть, коли
нельзя иначе. Жить в „темном царстве“ хуже смерти. Тихон, бросаясь на труп
жены, вытащенный из воды, кричит в самозабвении: „Хорошо тебе, Катя! А я-то
зачем остался жить на свете да мучиться!“ Этим восклицанием заканчивается
пьеса, и нам кажется, что ничего нельзя было придумать сильнее и правдивее
такого окончания. Слова Тихона заставляют зрителя подумать уже не о любовной
интриге, а обо всей этой жизни, где живые завидуют умершим».
В
заключение Добролюбов обращается к читателям статьи: «Ежели наши читатели
найдут, что русская жизнь и русская сила вызваны художником в „Грозе“ на решительное
дело, и если они почувствуют законность и важность этого дела, тогда мы
довольны, что бы ни говорили наши ученые и литературные судьи». |