Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Морские рассказы - - На каменьях

Проза и поэзия >> Русская довоенная литература >> Станюкович, Константин >> Морские рассказы
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Константин Михайлович Станюкович. На каменьях

---------------------------------------------------------------------

Книга: К.M.Станюкович. Избранные произведения. В 2-х т. Том 1

Издательство "Художожественной литературы", Москва, 1988

OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 ноября 2002 года

---------------------------------------------------------------------

I


     Вечерняя вахта на "Красавце", куда меня недавно перевели с "Голубчика", была не из приятных.

     Дождь хлестал немилосердно и, несмотря на новый дождевик и нахлобученную зюйдвестку, ехидно пробирался за воротник, заставляя по временам вздрагивать от холода водяной струйки, стекавшей по спине. Дул довольно свежий противный ветер, и клипер "Красавец", спешивший вследствие предписания адмирала, несся под парами полным ходом среди непроглядной тьмы этого бурного вечера в Китайском море.

     Признаюсь, мне было очень жутко в начале вахты. Воображение юнца-моряка, настроенное окружающим мраком, рисовало всевозможные неожиданности, с которыми, казалось, мне не справиться. В глазах мелькали - то справа, то слева - воображаемые красные и зеленые огни встречных судов или внезапно вырастал под носом клипера грозный силуэт громадного "купца", не носящего, по беспечности, как часто случается, огней, и я напряженнее вглядывался вперед, в темную бездну, вглядывался и, не видя ничего, кроме чуть белеющихся гребешков волнующегося моря, часто покрикивал часовым на баке вздрагивающим от волнения голосом "Хорошенько вперед смотреть!" - хотя и понимал, что часовые, так же как и я, ничего не увидят в этой кромешной тьме, окутавшей со всех сторон наш несшийся вперед маленький клипер.

     Скоро, впрочем, я свыкся с положением. Нервы успокоились, галлюцинации зрения прошли, и к концу вахты я уже не думал ни о каких опасностях, а ждал смены с нетерпеньем влюбленного, ожидающего свидания, мечтая только о свежем белье, сухом платье и стакане горячего чая в теплой кают-компании.

     Время на таких вахтах тянется чертовски долго, особенно последняя склянка. От нетерпения поскорей обсушиться и отогреться после четырехчасовой "мокрой" вахты, кажется, будто этой последней, желанной склянке и конца не будет.

     - Сигнальщик! Узнай, сколько до восьми?

     Притаившийся от дождя под мостиком сигнальщик, хорошо знающий нетерпение "господ" перед концом вахты, торопливо спускается вниз и через минуту возвращается и докладывает, что осталось "всего восемь минут".

     "Целых восемь минут!"

     - Ты на каких это часах смотрел? - грозно спрашиваешь у сигнальщика.

     - В кают-компании, ваше благородие! Уж Николай Николаич обряжаются к вахте, - прибавляет в виде утешения сигнальщик и исчезает под мостик.

     И снова шагаешь по мостику, снова взглядываешь на компас и снова приказываешь, чтобы вперед смотрели.

     Дождь начинает хлестать с меньшею силой, и ветер как будто стихает.

     "Счастливец этот Литвинов!" - не без зависти думаешь о "счастливце", который сменит тебя и не промокнет до нитки.

     Вот наконец бьет восемь склянок, и с последним ударом колокола окутанная в дождевик плотная фигура лейтенанта Литвинова появляется на мостике.

     - Скверную же вы сдаете мне вахту... Что бы приготовить получше? - говорит Литвинов, заливаясь, по обыкновению, веселым смехом.

     - Скверную? Вы посмотрели бы, что на моей было! - отвечаешь недовольным, обиженным тоном. - Дождь-то проходит.

     - Зато темно, как...

     Литвинов заканчивает свое сравнение и говорит:

     - Ну, сдавайте вахту... Небось чаю хочется? Спешите, а то пан Казимир унесет свой коньяк... И то я его наказал на целую рюмку. Накажите и вы, чтоб он не мог заснуть от отчаяния.

     Я стал сдавать вахту: сказал курс, передал распоряжение не уменьшать хода без приказания капитана и прибавил, что в исходе девятого мы должны быть на траверзе группы маленьких подводных островков. Они должны оставаться слева.

     - Да разве мы их еще не прошли?

     - То-то нет... Хотите удостовериться - взгляните на карту. Она, кстати, наверху, в рубке.

     Мы спустились в маленькую рубку под мостиком и заглянули туда.

     Там сидел сухощавый низенький пожилой человек лет пятидесяти, с маленьким морщинистым суровым лицом, озабоченно поглядывая на лежащую перед ним карту. На нем был дождевик и зюйдвестка, из-под которой виднелись седоватые волосы.

     Это был старший штурман "Красавца", штабс-капитан Никанор Игнатьевич Осинников, или, как тихонько звали его гардемарины, "Синус Синыч", молчаливый, угрюмый, основательный служака из штурманских "косточек", много переплававший на своем веку, страшно самолюбивый и мнительный в охранении своего достоинства, щекотливый к малейшей шутке и в то же время редкий добряк, несмотря на свой суровый вид, с теми, кто пользовался его расположением, то есть не подозревался в насмешливом или презрительном отношении к штурманам и кто умел хорошо брать высоты и вычислять безошибочно широту и долготу места.

     Литвинов, этот общий любимец и enfant gate* кают-компании, всегда добродушный, веселый и жизнерадостный, остроумный рассказчик неистощимых анекдотов, умевший вызывать улыбку даже на хмуром лице Никанора Игнатьевича, заглянул в карту, на которой был проложен курс, и неосторожно кинул вопрос:

     ______________

     * баловень (фр.).


     - А не снесет нас течением, Никанор Игнатьич?

     Несколько суеверный, не любивший, чтобы заранее говорили о какой-нибудь опасности, грозившей клиперу по штурманской части, Никанор Игнатьевич строго взглянул на молодое, румяное, веселое лицо лейтенанта.

     - А вы думаете, течение не принято в расчет? Принято-с! Потому-то и курс проложен-с в десяти милях от этих маленьких подлецов! - с сердцем промолвил старый штурман, указывая своим высохшим костлявым пальцем на "маленьких подлецов", обозначенных на карте. - Оно, конечно, лучше бы и еще подальше от них! Наблюдений сегодня не было... Течения тут никто не определял... Черт его знает! - как бы в сердитом раздумье прибавил Никанор Игнатьевич.

     - Так отчего же мы не наплюем на этих подлецов и не оставим их совсем далеко, Никанор Игнатьич? - спросил, весело улыбаясь, Литвинов.

     - То-то вам все наплевать! А приказание адмирала - спешить как можно скорей?.. На него не наплюешь! Капитан и решил идти ближе к берегам. Волнение здесь не такое сильное, как в открытом море при этом подлом норд-весте, и следовательно, клипер имеет большой профит* в ходе-с. Там мы ползли бы узлов по шести, а теперь по десяти дуем-с! Не давай таких предписаний! - неожиданно прибавил возбужденно и сердито Никанор Игнатьевич. - Какая такая спешка!

     ______________

     * выгоду (от фр. profit).


     Столь подробное объяснение, которым удостоил обыкновенно скупой на слова старый штурман, едва ли можно было приписать исключительно расположению Никанора Игнатьевича к Литвинову. Возбужденный, сердитый тон штурмана обнаруживал скорей его волнение, которое он всегда испытывал, тщательно, впрочем, скрывая его, когда вблизи клипера были какие-нибудь "большие" или "маленькие подлецы".

     Литвинов больше не расспрашивал. Поднимаясь на мостик, он снова повторил мне на прощанье совет "непременно наказать пана Казимира" и вслед за тем крикнул веселым, звучным голосом, во всю силу своих могучих легких:

     - Вперед смотреть!

     И, точно наэлектризованные этим веселым голосом, часовые на баке так же весело и громко ответили:

     - Есть! Смотрим!

     Вышел из рубки и Никанор Игнатьевич.

     Полоса света, падавшего от машинного люка, осветила низенькую, маленькую фигурку старшего штурмана, пробиравшегося, понурив голову, на бак с большим биноклем в руке.

     "Теперь Синус Синыч, верно, сам будет вперед смотреть. Смотрите, смотрите, господа!" - подумал я, спускаясь вниз, веселый и довольный, что кончилась эта скверная вахта.
II


     Через пять минут переодевшись в сухое платье, я уже сидел в теплой, светлой кают-компании за стаканом чая, испытывая то ощущение довольства, удовлетворенности и некоторой приятной истомы, которое хорошо знакомо морякам. Теперь уж меня не особенно занимало, что делается там, наверху, - хлещет ли дождь или нет. Здесь, внизу, было уютно, сухо и тепло.

     Однако совета Литвинова так-таки и не удалось исполнить, хотя я и не прочь был влить несколько ложечек коньяка в чай. В тот самый момент, как вестовой подал мне стакан и я только что хотел подговориться к превосходному докторскому коньяку, предусмотрительный доктор (он же пан Казимир), по обыкновению ораторствовавший о возвышенных предметах со своим несколько театральным пафосом и весь поглощенный, казалось, точным определением истинного мужества, успел все-таки заметить мой "прицельный" взгляд на бутылку. И, словно бы желая собственным примером показать образец истинного мужества, он поднялся с дивана, не окончив перечисления всех знаменитых "светочей поэзии и философии", трактовавших об этом вопросе, и унес, к крайнему моему огорчению, бутылку fine champagne* в свою каюту.

     ______________

     * коньяка (фр.).


     Многие, заметившие этот маневр, наградили меня сочувственными улыбками, а сосед мой, молодой черноволосый мичман Гарденин, штудировавший Шлоссера, шепнул, отрываясь от книги:

     - Опоздали! А ведь бутылка, против обыкновения, была на столе все время, пока доктор разводил разводы. Сегодня он в особенном ударе! Старшего офицера уж в лоск уложил и заставил удрать в каюту. Теперь донимает Ванечку... Глядите, как Ванечка обалдел! Скоро, пожалуй, придется спешить на выручку... - прибавил, усмехаясь, мичман, умевший с большим искусством травить доктора.

     Пан Казимир между тем вернулся и продолжал как ни в чем не бывало прерванную беседу об истинном мужестве, обращаясь главным образом к сидевшему близ него младшему механику, невозмутимому молодому хохлу в засаленной, когда-то белой куртке, как к единственной жертве, способной выслушивать без знаков нетерпения длинные речи и рассказы доктора, герой которых, Казимир Викентьевич Горжельский, разумеется, являлся всегда при бенгальском освещении.

     - Великий поэт Виктор Гюго в одном из своих творений говорит, что мужество есть непременное качество возвышенных натур.

     Доктор, говоривший с заметным польским акцентом, стал было цитировать стихи Виктора Гюго, отвратительно произнося французские слова, но, продекламировав несколько стихов, остановился.

     - Впрочем, вы ведь не знаете по-французску? - спросил он.

     "Обалдевший" механик с невозмутимым видом отрицательно качнул головой.

     - Так я вам переведу.

     Он перевел и продолжал:

     - Другой гениальный поэт, Байрон... Вы знаете по-английску!

     Ванечка снова ответил отрицательным кивком.

     Тогда доктор привел по-русски соответствующий пример из Байрона и прибавил, что любит читать классиков в подлинниках. Это не то что переводы! Очень жаль, что молодой человек не знает языков! Он дал бы молодому человеку много интересных книг на французском, немецком, английском и итальянском языках. Он на всех этих диалектах свободно говорит и читает... Он много перечитал книг... "Не менее десяти тысяч томов!" - прибавил доктор и снова воскликнул:

     - Ах, как жаль, что вы не знаете языков!

     И этот самоуверенный, полный необыкновенного апломба тон, каким говорил доктор, и выражение самовосхищения, стоявшее в чертах его продолговатого желтого, окаймленного черными баками лица с низким узким лбом, под которым сидели небольшие холодные темные глаза, и быстрые взгляды исподлобья, бросаемые во время разговора на окружающих, - словом, все в этом сорокалетнем Нарциссе, влюбленном в себя, говорило, что он не столько жалеет о незнании Ванечкой иностранных языков, сколько хочет порисоваться и убедить публику в своих преимуществах.

     Несмотря на знание доктором четырех языков (крайне, впрочем, сомнительное) и на необыкновенные случаи из практики, о которых любил рассказывать доктор, пана Казимира в кают-компании недолюбливали, "случаям" его верили с осторожностью и считали доктора самолюбивым, надутым фразером и хвастуном. Даже юные гардемарины, с которыми доктор вначале пробовал либеральничать, очень скоро поняли подозрительность его цивизма*, напыщенность фразы и ограниченность ума. Вдобавок и его льстивая манера обращения с капитаном и старшим офицером, любезное высокомерие с другими и чисто шляхетское, полное нескрываемого презрения отношение к матросам еще более нас отталкивали, и доктор напрасно расточал перлы красноречия, рассказывая в интимной беседе a part** о высших "непонятых натурах", обреченных судьбою жить среди людей низменного уровня. Непонятую натуру обегали и относились к ней далеко не дружелюбно.

     ______________

     * гражданских чувств (от лат. civils - гражданский).

     ** с глазу на глаз (фр.).


     К этому надо прибавить, что доктор был из тех поляков, которые упорно открещиваются от своей национальности в среде русских и прикидываются ярыми патриотами среди поляков.

     Пожалев, что наш милейший хохол Ванечка обречен на тьму невежества, доктор хотел было рассказывать один из "интересных случаев в его жизни, когда знание иностранных языков принесло ему громадную пользу", как мой сосед Гарденин, воспользовавшись временем, пока доктор не спеша свертывал папиросу, шепнул мне:

     - Совсем он замучает Ванечку. Я ведь слышал этот "случай"... Очень длинный случай... Вы знаете историю про знатную итальянку?

     - Нет.

     - Так вот она в кратком изложении. Знатная итальянка в Петербурге... Ну, конечно, красавица и, конечно, у нее сложная болезнь, редкая в медицине... Пять знаменитых врачей, с Боткиным во главе, не понимая ни слова по-итальянску, не понимают, разумеется, и ее болезни, лечат от пневмонии, тогда как у нее сердце, печень и что-то в кишках, - словом, совсем не то, а что-то другое... перикардит и еще какое-то мудреное название. Знатная итальянка чахнет, еще два-три дня - и не видать бы ей божьего света, как вдруг пан Казимир приезжает из Кронштадта и совершенно случайно, хотя и без тени правдоподобия, попадает к знатной итальянке. Вы догадываетесь, конечно, о финале? Она прогоняет всех врачей, через пять дней встает с постели, а еще через пять едет на бал к бразильскому посланнику. Само собой, дело не обходится без романтической компликации*. Исполненная благодарности к своему спасителю (вдобавок тогда пан Казимир был чертовски хорош и, по его словам, отчаянный сердцеед), знатная итальянка намекает, что так и так, она не прочь выйти замуж за пана Горжельского (предки доктора ведь от Пяста!), но он, натурально, как благородный шляхтич, не хочет воспользоваться увлечением ее знойного темперамента и сделаться владельцем замка в Неаполе и рисовых полей в Ломбардии... И вот тогда-то она снимает с своего пальца и надевает на мизинец пана Казимира тот самый необыкновенный брильянт, стоящий сорок две тысячи франков (ни одного сантима менее!), которым доктор вместе с другими кольцами украшает свои противные пальцы по праздникам и при съездах на берег... Нет, положительно надо выручать Ванечку! Уж доктор разглаживает баки - значит, сейчас начнет.

     ______________

     * запутанности (от лат. complicatio).


     И с этими словами, произнесенными вполголоса, черноволосый, худенький, с подвижною физиономией и вздернутою губой Гарденин поднялся с места и, присаживаясь на противуположном крае стола, рядом с Ванечкой, обращается к доктору:

     - Позвольте побеспокоить вас, доктор, одним вопросом?

     Серьезный тон и самое невинное выражение лица молодого мичмана обманывают на этот раз доктора, и он, не подозревая никакой каверзы, позволяет благосклонным наклонением головы.

     - Объясните, пожалуйста, что это за болезнь перикардит? - продолжал Гарденин, по-видимому весьма заинтересованный сведениями о перикардите, и в то же время незаметно подталкивает локтем Ванечку: уходи, мол!

     Хотя доктор предварительно и замечает, что профану в медицине довольно трудно будет понять сущность этой болезни, тем не менее входит в подробные объяснения, уснащивая их различными медицинскими терминами, а тем временем младший механик благополучно удирает из кают-компании.

     Удовлетворив любознательности Гарденина и совершенно успокоившись насчет его намерений, доктор, заметивший исчезновение Ванечки, не может удержаться от искушения рассказать про "случай" и прибавляет:

     - Я только что хотел рассказать об одном весьма интересном случае излечения именно той болезни, которая вас интересует... Все лучшие доктора...

     - Это когда вы лечили одну знатную итальянку, доктор? - перебил мичман.

     Доктор, не любивший, чтобы его прерывали, с важностью промолвил:

     - Я на своем веку многих аристократов пользовал...

     - Но, сколько мне помнится, именно у итальянки был жестокий перикардит с какими-то осложнениями, и если бы не ваше искусство, плохо пришлось бы больной? - продолжал Гарденин с самым серьезным видом, преисполненный, казалось, необыкновенным почтением к искусству доктора.

     - Да, был такой случай... Я пользовал маркизу Кастеламарре! - говорил доктор, произнося слова "маркизу Кастеламарре" с каким-то сладостным замиранием в голосе. - Об этом случае в свое время много говорили в медицинском мире...

     - Как же, как же... Я ведь слышал, как вы рассказывали эту любопытную историю...

     - Это, извольте знать, не история, а факт! - внушительно проговорил пан Казимир, начиная хмуриться.

     - О, разумеется факт, тем более что и брильянтовое кольцо в сорок две тысячи франков - тоже факт, и весьма ценный факт!

     - Вероятно, вам не случалось видеть хороших брильянтов, и вы, кажется, изволите сомневаться в ценности моего супира? - с презрительной усмешкой заметил закипавший злостью доктор, нервно пощипывая длинными желтыми пальцами свою выхоленную, великолепную черную бакенбарду.

     - Христос с вами, доктор, смею ли я сомневаться? - воскликнул, по-видимому с полной искренностью, шаловливый мичман. - Такие ли еще бывают факты!.. "Есть много, друг Горацио, тайн" и так далее... Я, положим, не видал хороших брильянтов - не стану врать, - но видал, например, крупнейших окуней у нас, в Смоленской губернии, и знаю тоже в своем роде интересный факт об их живучести, о котором я, с вашего позволения, расскажу. Стали жарить однажды громадного жирного окуня, фунтов эдак десяти, и что ж бы вы думали? Уж один бок его стал румяниться, а окунище, подлец, все еще жив... Так и пляшет, я вам доложу, на сковороде. Сняли этого самого мерзавца со сковороды, зашили ему брюхо, пустили в речку, и - поверите ли, доктор? - ведь поплыл, как встрепанный, окунь-то этот... Факт невероятный, а ведь я сам видел! - прибавил с невозмутимою серьезностью мичман.

     Общий смех огласил кают-компанию.

     Не смеялся только один доктор.

     Позеленевший от злости, с презрительно сощуренными глазами, он в первую минуту пребывал в гордом молчании и только, когда смех прекратился, заметил с пренебрежением оскорбленного величия:

     - Признаюсь, я не понимаю этого мичманского остроумия... Какой-то окунь... какой-то вздор...

     Вдруг раздался страшный треск. Клипер вздрогнул всем своим корпусом, как-то странно покачнулся и, казалось, сразу остановился.

     Все на мгновение замерли, недоумевающие и испуганные, взглядывая друг на друга широко раскрытыми глазами.

     Старший офицер, вылетевший из каюты, пронесся как бешеный наверх. Вслед за ним ринулись и другие. Доктор, бледный как полотно, не трогаясь с места, беззвучно что-то шептал и крестился.

     В первое мгновение я не сообразил, что такое случилось, и не испугался. Но вслед за тем мне почему-то представилось, будто на нас наскочило судно и врезалось в бок. И тогда мною овладел страх, который я тщетно усиливался побороть, стараясь казаться спокойным. Сердце упало, холод пробегал по всему телу, и я бросился стремглав вслед за другими наверх, охваченный паникой и стыдясь в то же время своего малодушия, недостойного моряка.
III


     Непроглядная темень по-прежнему окутывала клипер, недвижно стоявший среди моря. На палубе царила грозная тишина. Только рокотало море да ветер жалобно посвистывал в снастях. И среди этой тишины клипер, приподнимаемый волнением, снова еще раз и другой тяжело ударился о подводный камень. Удары эти сопровождались таким наводящим ужас треском во всех членах судна, что казалось, оно не вынесет этой пытки и вот-вот сейчас развалится пополам.

     - О господи! - раздалось чье-то скорбное восклицание среди людских теней, собравшихся кучками на палубе.

     И чей-то голос стал тихо читать молитву.

     - Беспременно тепериче разобьет нас на каменьях!

     - Вишь, угодили-то как!

     - Смирно! - раздался вдруг с мостика голос капитана.

     Разговоры мгновенно смолкли.

     - Триселя и кливер поставить! Лотовые на лот! Полный ход вперед! - командовал капитан.

     В этом негромком, несколько гнусавом, отчетливом голосе не слышно было ни одной нотки страха или волнения. Он был спокоен, прост и ровен, точно капитан распоряжался на ученье. И это спокойствие словно бы сразу низводило опасность положения до самой обыкновенной случайности в море и, невольно передаваясь другим, вселяло бодрость и уверенность в сердца испуганных людей.

     - Ишь ведь, отчаянный он у нас какой! - проговорил кто-то среди толпившихся матросов повеселевшим голосом.

     - Не бойсь, он распорядится!

     И у меня отлегло от сердца. Я еще более устыдился своего малодушия и торопливо поднялся на мостик, где должен был находиться, по расписанию, во время аврала.

     Машина работала полным ходом, но клипер не двигался с места.

     - Как глубина?

     В ответ раздался отрывистый голос старшего штурмана, под наблюдением которого лотовые обмеряли глубину вокруг клипера.

     Недаром голос Никанора Игнатьевича, перегнувшегося через борт с фонарем в руках, звучал сердито. Обмер показывал, что клипер сидел всем своим корпусом на камне и только корма была на вольной воде.

     - Фальшвейры! - приказал капитан.

     Ярко-красный огонь фальшвейров, выкинутых с обеих сторон, погрузив в тьму клипер, рассеял таинственность окружающего мрака. Слева, в недалеком расстоянии, белелись грозные буруны, доносясь слабым откликом характерного гула. Справа море было чисто и с однообразным ровным шумом катило свои волны, рассыпавшиеся пенистыми седыми верхушками. Ясно было, что мы, по счастию, налетели на крайний камень из этой группы маленьких "подлецов", брошенных среди моря.

     - Стоп машина! Полный ход назад! - распоряжался капитан, передавая приказания в машину через переговорную трубку.

     Прошла еще бесконечная тягостная минута.

     - Идет ли? - спросил капитан своим прежним спокойным гнусавым голосом.

     - Нет!

     И, словно в подтверждение, что не идет, клипер снова беспомощно ударился о камень. Удар этот, тяжелый, медленный, казалось, был ужаснее прежних.

     Капитан взялся за ручку машинного телеграфа.

     "Дзинь-дзинь!"

     Машина застопорила.

     "Дзинь-дзинь!"

     Машина снова застучала полным ходом.

     Бедняга клипер, точно прикованный, не подавался.

     Я взглянул на худощавую невысокую фигуру капитана, стоявшего в полосе слабого света от огня компаса, рассчитывая по выражению его лица узнать о степени грозившей нам опасности.

     Ни черточки страха или волнения! Напротив, во всей его фигуре, неподвижно стоявшей у машинного телеграфа, было какое-то дерзкое, вызывающее спокойствие, и всегдашнее чуть заметное надменное выражение, обыкновенно скрадывавшееся любезной улыбкой, теперь, ничем не сдерживаемое, светилось во всех чертах красивого молодого лица, опушенного светло-русыми вьющимися бакенбардами.

     Мне не был симпатичен этот "лорд", как метко прозвали гардемарины нашего капитана. Молодой, красивый, изящный, фаворит высшего начальства, не в пример другим делавший карьеру, двадцати шести лет уже бывший командиром щегольского клипера, он держал себя гордо и неприступно, с тою холодною вежливостью, под которою чувствовалось снисходительное презрение служебного баловня и черствость себялюбивой натуры. И, несмотря на это, теперь этот человек невольно восхищал своим самообладанием.

     "Неужели же он нисколько не боится за клипер?" - с досадой думал я, посматривая на невозмутимого "лорда".

     Точно в ответ на мои мысли, капитан тихо сказал старшему офицеру все тем же своим спокойным голосом:

     - Кажется, плотно врезались. Осмотрите, нет ли течи?.. Да чтобы гребные суда были готовы к спуску! - еще тише прибавил капитан. - Мало ли что может случиться!

     Не успел старший офицер уйти, как с бака крикнули:

     - В подшкиперской вода!

     Этот неестественно громкий, взволнованный голос нашего боцмана-финляндца заставил меня невольно вздрогнуть. Под мостиком кто-то испуганно ахнул.

     В ответ на отчаянный окрик капитан крикнул обычное "есть!" таким равнодушным, хладнокровным тоном, будто в известии боцмана не было ничего важного и он отлично знает, что в подшкиперской вода.

     И, понизив голос, прибавил, обращаясь к старшему офицеру:

     - Что за идиот этот чухонец!.. Орет, вместо того чтобы прийти доложить... Потрудитесь осмотреть, Алексей Петрович, что там такое, велите поскорей заткнуть пробоину и дайте мне...

     Взбежавший на мостик младший механик прервал капитана докладом, что в машине вода.

     - И много?

     - Подходит к топкам! - взволнованно отвечал обыкновенно невозмутимый хохол.

     - Помпа пущена?

     - Сейчас пустили!

     - Ну и отлично! - промолвил капитан, хотя, казалось, ничего "отличного" не было. - Давайте чаще знать, как в машине вода.

     Механик ушел, а капитан хладнокровно продолжал отдавать приказания старшему офицеру, и только речь его сделалась чуть-чуть торопливее и отрывистее.

     - Пустить все помпы! Скорей на пробоину пластырь! Когда сойдем, подведите парус.

     Старший офицер бегом полетел с мостика, а капитан снова взялся за ручку машинного звонка.

     "Сойдем ли?"

     Сомнение закрадывалось в душу, усиливаясь при новом ударе беспомощного клипера и вызывая мрачные мысли.

     "До берега далеко, не менее двадцати миль... Как доберемся мы на шлюпках при таком волнении, если придется спасаться? Неужели нам грозит гибель? За что же? А жить так хочется!"

     И сердце тоскливо сжималось, и взор невольно обращался по направлению к этому далекому берегу.

     Но глаз ничего не видит, кроме непроглядной тьмы бурной ночи. Ветер, казалось, крепчал. Всплески волн с шумом разбивались о бока клипера.

     "Ах, если б он скорее сошел!"

     С тех пор как мы вскочили на камень, прошло не более двух-трех минут, но в эту памятную ночь эти минуты казались вечностью.

     - Господин С.! Взгляните, как барометр, да посмотрите, нет ли воды в ахтерлюке! - приказал капитан.

     Я бросился вниз, и - странное дело! - мрачные мысли тотчас же исчезли; я думал только, что надо исполнить приказание, не вызвав снисходительно-насмешливого замечания "лорда".

     На трапе я нагнал Гарденина, посланного старшим офицером с тем же поручением.

     Гарденин вошел первый в кают-компанию, но вдруг остановился на пороге и, приложив палец к губам, шепнул, указывая на открытую докторскую каюту:

     - Смотрите, как действует истинное мужество!

     Несмотря на серьезность положения, я невольно улыбнулся вслед за Гардениным, увидав пана доктора. Без сюртука, с спасательным поясом, обвязанный весь какими-то мешочками, метался он по каюте, собирая вещи, и растерянным голосом бормотал какие-то слова.

     - А ведь потом нам же будет рассказывать, как геройствовал! - зло проговорил Гарденин, входя в кают-компанию.

     Заслышав голоса, доктор торопливо надел пальто и вылетел к нам.

     Бледный, с искаженным от страха лицом, стараясь под жалкой, неестественной улыбкой скрыть перед нами свой страх, спросил он прерывистым голосом:

     - Ну что? Есть ли надежда, что сойдем?

     - Никакой! Сейчас тонем, доктор! - гробовым голосом отвечал Гарденин.

     Страшный треск нового удара, казалось, подтверждал эти слова.

     - О пан Иезус! О матка божка! - в ужасе шептал доктор крестясь.

     - Полно врать, Гарденин! - перебил я, чувствуя невольную жалость к этому олицетворению страха. - Пока никакой непосредственной опасности нет, доктор!

     - А вы уж собрались спасаться?.. Небось теперь и пана Иезуса и матку божку вспомнили? - насмешливо кинул Гарденин и, повернувшись, крикнул вошедшему с фонарем вестовому: - Живо, люк!

     Несмотря на страх, доктор метнул в спину Гарденина взгляд, полный ненависти и злобы. Он не простил Гарденину этой злой шутки и с той минуты возненавидел его.

     - А я на всякий случай приготовился ко всему! - обратился ко мне доктор с заискивающей улыбкой, оправившись несколько от страха после моих успокоительных слов. - Не следует никогда теряться в опасности! - прибавил он с хвастливостью и торопливо бросился наверх...

     Я спустился за Гардениным в ахтерлюк. Воды там не оказалось, и мы тотчас вышли.

     - Как вы думаете, Гарденин, сойдем?

    

... ... ...
Продолжение "На каменьях" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 На каменьях
показать все


Анекдот 
- Да, дорогая, я провинился, но ты же знаешь, где нужно поставить запятую в "Казнить нельзя помиловать"?!
- Не знаю! Зато я знаю, куда сегодня нужно поставить запятую во фразе "Спать нельзя давать"!!!
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100